Глава восьмая

1

Лавров пришел позднехонько с работы,

Стянул пальто, поставил в угол боты.

Лил майский дождь, и грязь - по всей Шарье.

Уже темнело. Оля с Катериной

Играли в карты. Танечка с Ириной

Сергеевной примерили колье

2

У зеркала. Лавров прошел к столу

И сел устало. Подобрав полу

Юбчонки длинной, Танечка помчалась

Да на колени прыгнула к отцу.

Поцеловала, по его лицу

Ладошкой провела и засмеялась:

3

- Наш папка весь в занозах! Он не брит! -

Сергей Андреич на колье глядит

И головой качает в восхищении:

- Ты как принцесса! - Дочь поцеловал

И отпустил. - Сегодня я устал.

Хочу побыть чуть-чуть в уединении.

4

Пойду к себе. - И в комнату ушел.

Как будто бы все было хорошо,

На первый взгляд. Семейная идиллия:

Усталый добрый муж пришел домой;

Две дочери с красавицей женой

И родственницей нежно, без усилия

5

Поддерживают здесь покой и мир.

Тут не хватает только арф и лир

Для воспевания семейного уюта,

Где радость и любовь кругом царят,

Где только о хорошем говорят,

Где нас счастливит каждая минута.

6

Сергей Андреич на диван прилег,

Стал наблюдать, как глупый мотылек

В окне порхает около карниза.

Но мыслей не было. Ему казалось, он

До глубины души опустошен.

За стенкою работал телевизор

7

На полную. И раздражал весьма.

Панельный дом. Таких домишек тьма

В России нашей. Снова я про быт.

Мы строим без ума, да кое-как:

Построить дом? Подумаешь, пустяк.

Тяп-ляп, и все готово, дом стоит.

8

Вот только жить в нем упаси нас бог...

Лавров хотел писать - писать не смог.

Капризная не снисходила муза.

Он стал читать - ему хотелось выть.

Тогда решил он ужин разделить

В родном кругу семейного союза...

9

Уже под тридцать было тете Ире,

Когда племянница осела в их квартире:

Сестрица старшая просила, - не откажешь, -

Племянницу на год лишь приютить

И доучить в Шарье, и пособить

Потом с трудоустройством. Что тут скажешь?

10

Я, впрочем, не о том, а об Ирине

Сергеевне, она порой застынет

У зеркала и смотрит на себя

Минут пятнадцать, все без перерыва,

Без внутреннего, кажется, надрыва,

Лишь иногда костяшками дробя

11

О полочку. Но этот нервный знак

Дает понять, что вовсе не пустяк -

Ее занятия у зеркала большого.

Ведь если женщина успела к тридцати

Сама свою красу приобрести,

Так честь ей и хвала. И, право слово,

12

По силам ей старение отсрочить.

И хочет тетенька до ужаса упрочить

Стабильность облика, красивого когда-то.

Признаюсь, что про женщин слышал я:

Когда в пятнадцать некрасива - бог судья,

Но если в тридцать - так сама и виновата.

13

Лавров налил себе бокал вина

И стал смотреть, как мажется жена.

Девчонки в кухне стол сервировали.

Жена Лаврова в зеркало глядит

И, как бы, между прочим, говорит:

- Ну, как сходил? Чего тебе сказали?

14

- Сказали, что стихи сейчас не в моде.

Век прозы наступил, и даже вроде

Сам Пушкин не читается уже.

- А что же в моде? Что теперь читают?

- Доценко. Детективы почитают. -

Жена Лаврова в желтом неглиже,

15

Держа в руках софистер и расческу,

Чтоб сделать к ужину шикарную прическу,

Вздохнула, левым плечиком пожала

И мужу, чтоб ответить что-нибудь,

А вовсе не затем, чтоб вникнуть в суть,

С улыбкой непонятною сказала:

16

- Тогда и ты возьмись за детективы.

Иначе не увидишь перспективы. -

Сергей Андреич глянул на жену,

Поморщился: мол, боже, с кем тут спорить,

И, чтоб финал дискуссии ускорить,

Решил свалить на классиков вину:

17

- Все смотрят не на труд, а на портреты.

Какой ужасный вред - авторитеты!

Об этом говорил еще Толстой.

Когда нет имени, шедевр теряет цену!

А без цены не выпустят на сцену.

От этого у нас кругом застой.

18

И более всего - в литературе...-

Жена Лаврова спорить о культуре

Желала даже меньше, чем стареть.

И, слушая ворчание супруга,

Его многострадальная подруга

Вдруг начала тихонько что-то петь.

19

Лавров затих и горько ухмыльнулся.

Поднялся, молча в комнату вернулся.

Допил вино, опять к столу присел,

Взял с полки пятый том Хемингуэя

И стал читать, мечтать уже не смея

О лаврах призрачных. Над ним в углу висел

20

Портрет Рембо - счастливого мальчишки,

В семнадцать лет добившегося книжки

И похвалы всемирного Парижа.

А он, - пристыжен собственной женой! -

Еще не напечатал ни одной,

Ни званий не добился, ни престижа.